Читать интересную книгу Италия – Россия – Камчатка - Амаяк Тер-Абрамянц

Итальянцам и вправду не раз ставили в упрек, что они плохие вояки. Наполеон их за это терпеть не мог, хотя сам был итальянцем: соберет десять тысяч войска, а наутро глядь – не больше тысячи осталось – остальные по домам разбежались! Упрекать их за это идиотизм: с какой стати им умирать ради славы Наполеона или Муссолини, ради ложной верности диктатору и его идеям, убивать совершенно незнакомых людей? – Итальянец уж лучше вернется домой и разберется с соседом, который крутит шашни с его женой!

Не забуду рассказ моей покойной тетушки, жившей на Украине в городе Луганске и попавшей во время Второй Мировой войны под немецкую оккупацию. Вместе с немецкими частями в город вошли румынские и итальянские. Отзывалась она о них по-разному. Немецкий офицер вломился к ней в дом ночью и потребовал курицу, а когда тетушка заявила, что курицы нет, вытащил из кобуры револьвер и тетушке ничего не оставалось, как кинуться в подвал и швырнуть ему злосчастную птицу. О румынах говорила лишь одним словом – воры. А вот об итальянцах рассказывала так, как об оккупантах не говорят, – «Хорошие ребята, веселые… Работаю я на огороде, залезли на забор, смеются, машут мне, кричат: Гитлер – капут, Сталин – капут, Муссолини – капут, война – капут!» Можно представить, как могли воевать эти бедные парни в такой непонятной, чужой и далекой от благословенной Италии Украине! Куда бы их не ставили, там был прорыв фронта и брешь приходилось затыкать крепкоголовыми бошами! – не хотели они ни за какие коврижки воевать, ибо чувствовали всю лживость абсурдность и неэстетичность массового убийства!

1999г.

Венеция солнцеликая

– Чао-чао! – звонко кричат и машут руками с моста Риальто итальянские ребятишки проходящим под ним катерам и гондолам. – Ду ю спик инглиш? – дразнят они бритого наголо гондольера. Тот грозит им пальцем, сразу, с готовностью итальянца включаясь в шутливую игру. – Итальяно? – веселятся дети. Гондольер отрицательно машет рукой. – Венециано? – не унимаются они. Гондольер крутит кистью – мол так себе… При этом он не забывает делать редкие, как бы случайные, гребки длинным желтым веслом и гондола с пассажирами легко скользит по молочно-зеленой воде Большого Канала и точно сворачивает в узкий стиснутый стенами канальчик. Смысл шутки для меня несколько изменился, когда, чуть позже, я узнал о существовании особого венецианского диалекта, отличающегося от классического итальянского языка настолько, что порой, даже требуется переводчик.

…А гондола все той же, без малейших изменений, конструкции, что и сотни лет назад – такая же изящная и легкая, – то как гондолы легки и чувствительны видно по тому, как они живо приплясывают, подскакивают и раскачиваются на мелкой волне, когда стоят порожние у берега, привязанные к торчащим из воды мшистым сваям.

…Вот плывет следующая гондола, за ней еще… Удивительно, как это у них получается: гребут только с одной стороны, где единственная в виде крюка уключина, а гондола идет прямо, нисколько не отклоняясь – очевидно они как-то по особому поворачивают весло. Фокус достойный швыряния австралийцами бумеранга! – Говорят, года за четыре этому можно научиться.

Готовность к шутке, веселой импровизации, к общению – действительно национальная черта итальянцев. Заходишь в кафе: тебе улыбается девушка за стойкой, не дежурно, «по-американски», – больше глазами, кажется ей что-то в тебе понравилось или рассмешило, – ну как тут не помахать ей рукой и не сказать «Бонджорно!»? … С тобой здороваются с улыбкой везде, куда бы ты ни зашел: в магазине, в отеле, в пиццерии, твои слова приветствия или прощания никогда не останутся без внимания, как бы тихо они ни были произнесены. Для итальянца эти самые простые слова всегда чуть больше чем формальность – приветствие и улыбка неразделимы, слиты в послание. При этом полное отсутствие какой-либо навязчивости: твое желание или нежелание общаться они угадывают каким-то непостижимым образом, по глазам что ли…

Итальянец постоянно импровизирует, изобретает шутку и тут же ее воплощает в жизнь. Кажется, отними у него эту способность играть, создавать из скуки жизни нечто карнавальное и она потеряет для него всякий смысл. Причем именно шутка, а не ирония – шутка добрая, не затрагивающая чье-либо достоинство.

Я понял это впервые в Венеции на площади Святого Марка. Два итальянца, лет за сорок, – лысый и с седой шевелюрой – кормят голубей, рассыпая жареную кукурузу. Их слетается великое множество, и какой-то голубь, не найдя места, вдруг садится на блестящую лысину, и седой тут же начинает сыпать на лысину друга кукурузу. Оба хохочут, как дети. Тот, которому сыпанули на голову кукурузы не делает даже шутливой попытки наказать друга: уж очень ему нравится шутка, а шутка превыше всего! А друг уже сыплет кукурузу на свою куртку, и голуби садятся ему на плечи и рукава: смеяться надо уметь и над собой!…

У памятника Казанове из черного мрамора, что прямо на набережной перед Дворцом Дожей, толпится народ. Знаменитый авантюрист с желчным лицом, в парике и камзоле по моде ХVIII века галантно склонился к придворной даме, подавая ей руку, будто в приглашении на танец. Дама, однако, какая-то странная: заметно меньше Казановы – то ли ребенок, то ли куколка, будто намек на исключительно развлекательную роль женщин в жизни Казановы. Справа и слева от этой странной парочки два мощных львиных тулова с головами дев на длинных шеях, по шесть круглых грудей, одна пара над другой, выставленных вперед, как пушечные батареи, меж передних лап человечьи черепа. Рядом с бездетным авантюристом фотографируются дети – бравый малыш залез на львиную спину, деловито обхватив верхние груди, и сразу в толпе итальянцев послышался одобрительный смех и защелкали фотоаппараты. Но то был смех добродушный, полнокровный – не гогот похабника, не хихиканье пошляка: вульгарность совершенно не свойственна итальянцам.

Молодая женщина взбегает по ступенькам и становится рядом с Казановой, пока ее спутник наводит на нее снизу фотоаппарат. Женщина неожиданно закрывает собой даму-куколку и, лукаво смеясь, вкладывает свою руку в ладонь Казановы: получается, что Казанова приглашает ее, однако от этого женского смеха становится страшновато: опасно играть с Казановой, а вдруг оживет?! – Мужчина внизу фотографирует с лицом человека исполняющего мало приятное одолжение – ревность коснулась его!

Настроение легкости, веселья, праздника владеет в Венеции всеми: ни в одном городе я не видел столько улыбок и сияющих радостью глаз! Я иду по узким чистым улочкам среди сувенирных магазинчиков, перехожу по мосткам-аркам каналы с плещущейся зеленоватой водой плененной желтыми, светло-коричневыми и розовыми стенами домов – в основном они превращены сейчас в отели. Некоторые створки окон распахнуты, открывая загадочную черноту комнат. Под окнами – висячие над водой цветы: желтые, оранжевые, алые… По воде неспешно скользят гондолы с разноплеменными туристами – европейцами, японцами, индусами… нет, пожалуй, лишь негров – они продают всякие безделушки на набережных и в переулках.

И навсегда запомнилась маленькая пятилетняя девочка, чистый херувимчик, стоящая на одном из залитых солнцем перекрестков – белокожая, светлоокая, со светлыми кудряшками и блестящими на солнце слезинками на пухлых щечках, требующая что-то детское от своей мамы на по-взрослому чистом звонко-переливчатом итальянском языке, эдакий обиженный соловей, и мама ей что-то в тон отвечала. Это было так прекрасно, так мелодично в своих переливах и контрапунктах, что лица всех спешащих мимо туристов-северян с рюкзачками расплывались в неудержимых улыбках. Есть вообще что-то невероятное и даже ненормальное, что на таком красивом изыскано барочном языке можно говорить о самых обыденных вещах жизни, что на нем вправе изъясняться и поэт, и чиновник, и бандит…

Тот майский день был жарким даже для итальянцев. Я шел по площади Святого Марка, среди этой архитектурной роскоши и избыточности, которая, однако, нисколько не утомляла, среди узорчья стен, лепнины, колонн, скульптур, тяжело извивающихся на свежем ветру гигантских хвостатых знамен на флагштоках среди площади, когда с высоченной, похожей на уходящий в небеса заточенный карандаш колокольни, красно-кирпичная голая стена которой кажется здесь, среди этой роскоши неожиданно суровой, ударил колокол, еще и еще… в замкнутом пространстве площади отражаемые стенами и сливающиеся звуки приобрели дополнительную силу и протяженность: они были мощные, тугие, долгие, рычащие подобно басовым нотам органа…

Я был там, наверху, когда эти колокола уже молчали. Вместе с другими туристами обозревал город с высоты птичьего полета. – Совсем небольшое пространство, сплошь покрытое красными квадратиками черепичных крыш, за которым зеленоватая полоса моря… Боже мой! И этот маленький островок владел морями, городами, странами, воевал с империями! Ведь даже у нас, в далеком отсюда русском Крыму, в Судаке, есть крепость, которая почему-то называется генуэзской, а на самом деле – венецианская!